А вдруг пригодиться?

Конечно, от старых и ненужных вещей надо избавляться. Но не от всех.

Я, как это называют у вас в России, - Плюшкин. И это еще слабо сказано. Я один из лучших экземпляров этого вида, я собирал свою коллекцию очень нужных вещей по всему Восточному побережью США. При угрозе приближения сезонной «чистки» (как называют в нашей семье весеннюю генеральную уборку) я прячусь за делами «с более высоким приоритетом»: задерживаюсь на работе, неделями готовлюсь к подаче налоговой декларации и все такое. Но самки нашего вида на подобные вызовы склонны отвечать ультиматумами гениталиям самца. Например: «И не прикасайся ко мне, пока не выкинешь эту уродскую лампу с логотипом Budweiser». Попробуй тут поспорь.

Так и обстояли мои дела до нынешней весны, когда я впервые рискнул благополучием своих гениталий ради ненужной вещицы. Список хлама на выброс, составленный моей женой Рози, в этот раз включал:

Один (1) лист гофрированного стеклопластика

Остался после одного домашнего проекта. Новый, какой смысл выкидывать? Может ведь пригодиться, никогда не знаешь заранее. Но Рози знала. Выкинули.

Один (1) кинопроектор формата «супер 8»

Был подарен Эйбом, двоюродным дедом Рози. Дед сказал, что все хоум-муви, что он наснимал после Второй мировой, он уже перевел на видеокассеты, а пленки выбросил. Видеокассеты он, впрочем, тоже потерял при каком-то переезде. Но Эйб не печалится, потому что “он все и так хорошо помнит”.

В 85 лет дедушка Эйб все еще сохраняет свою знаменитую ясность ума. А мой ум скорее похож на ручную взбивалку для яиц, которую можно увидеть в лавке старьевщика — приятно побаловаться и иногда полезен в деле. Но я плохо запоминаю. Без подручных средств, таких как фотография или сувенир, я могу забыть целые дни, недели, даже годы. Может, поэтому я такой плюшкин. Если я выбрасываю что-то, мне кажется, что я избавился от большого куска моей жизни.

Три (3) набора посуды (столовый сервиз на четверых, «раскрашенные вручную» кофейные чашки и салатница с пиалами «в современном стиле»)

Подарены 3 года назад на вечеринке в честь нашего новоселья и дня рождения нашего сына Сэма. Мы с женой решили, что будет неприлично не позвать дошкольных нянечек Сэма. Когда мадам Иоланда, мадам Колин и мадам Шайна не ответили на письменное приглашение, мы зашли к ним лично. Нянечки выслушали нас и переглянулись. Миссис Шайна, всегда выступавшая переговорщиком от этой группы, спросила: “А сколько вы нам заплатите?”

Нам потребовалось несколько минут, чтобы объяснить этим женщинам, что на этот раз мы зовем их как гостей, а не как прислугу. Вспоминая об этом, я думаю, что нет ничего печальнее на свете, чем широкие улыбки, озарившие их лица. Они не привыкли к таким (казалось бы, простым и милым) проявлениям любезности.

Мадам явились точно в срок, в своих лучших выходных нарядах (остальные наши друзья тянулись по одному до позднего вечера — и все как один в драных джинсах). Нянечки принесли те самые наборы посуды, завернутые в одинаковую бумагу, — как будто они скинулись, купили все в одном универмаге, а упаковку взяли на сдачу. В тот день мы получили много более впечатляющих подарков, но ни одного более щедрого. Я хотел,чтобы няни чувствовали себя как дома, но они провели всю вечеринку в уголке комнаты сына, сидя практически неподвижно на его кровати, как будто не хотели помять свои наряды или его постельное белье.

Какими бы трогательными ни были их подарки, применения сервизам не нашлось. Коробки с тарелками хранились на нижней полке нашего шкафа в коридоре, в компостной куче воспоминаний. Я отдал столовые наборы Армии спасения. Они заслужили лучших хозяев, чем Рози и я.

Одна (1) супружеская кровать из IKEA

Ах, эти прелестные шведские названия! Ты идешь купить просто какие-нибудь дешевые коробки, чтобы хранить свой скарб, а возвращаешься с Вестбю или Паксом. Будто подобрал бездомную собаку. У нас с Рози была Тромснес — наверное, самая миленькая железная кровать из всех, произведенных человечеством. Мы купили ее 6 лет назад в бессмысленную неделю, что длится между Рождеством и Новым годом.

Мы были в Вирджинии у моих родителей и заехали в IKEA прямо в ходе трехдневной ссоры, на тот момент уже перешедшей во взаимное молчание. (Я отчаялся объяснить Рози, что мои предки — вовсе не грубияны, просто так принято разговаривать в Вирджинии. Любой прием пищи в нашем доме начинался с того, что мой отец орал на всех, призывая к “минуте молчания”. В тот раз Рози не выдержала и проорала в ответ: “А как насчет минуты разговора?”) Мы взяли нашу Тромснес со склада, мы выстояли в очереди к кассе, как пара родителей, ждущих прибавления в семействе, потом аккуратно пронесли ее мимо длинных рядов этих тележек, которые никогда, никогда не едут прямо, а потом — все так же в полном молчании — водрузили на крышу нашей машины.

Тромснес мгновенно стала главным членом нашей семьи. В нее мы отправлялись, чтобы читать наши книги, смотреть наш телевизор, спорить, заниматься любовью и время от времени спать. Наш старший сын был зачат на этой кровати, я в этом уверен. Но Рози не уверена — не на все 100%, — и это обеспечило ей эмоциональную глухоту, достаточную, чтобы внести Тромснес в список «на чистку». Ей захотелось купить спальный гарнитур от Jonathan Adler. Лично мне идея спать на стильной мебели (и тратить на это адские тыщи) кажется блажью. Но мне нравится спать с моей женой, и именно поэтому я все эти годы предоставлял ей право выигрывать споры. Так что, дорогая Тромснес, прощай. Ты не будешь страдать от одиночества, на свалке полно хороших вещей.

Я думаю, что чем больше у тебя предметов, тем труднее тебе понять реальную ценность каждого из них. Я завидую временам, когда росли мои родители: тогда люди “платили хорошие деньги” за вещи, но и жили потом с ними годы и десятилетия. Они искали по магазинам ту самую единственную нужную штуку, а не просто отправлялись в субботу «пошопиться». Ну и они не выбрасывали вполне еще годную вещь просто потому, что решили купить другую.

Моя мама навсегда сохранила в себе что-то от маленькой девочки из Аойвы, выросшей в бедной семье. Она могла произносить такие слова, как “совершенно новый” и “купленный в магазине”, без иронии. Особенно она гордилась своими драгоценностями. Каждая побрякушка — какое-нибудь серебряное колечко, привезенное отцом из командировки, — лежала в своем пакетике с застежкой, к каждой прилагалось описание, сделанное особым идеальным почерком моей матери.

«Бирюзовое ожерелье из серебра 925-й пробы, купленное летом 1983 года в поездке в Солванг».

«Серебряное кольцо с азуритом, подарок от Джона на Рождество 1999 года».

Так же тщательно мама подбирала и подарки нам. Никаких носков к 23 февраля! Я всегда буду помнить, какую великолепную чашку она прислала мне, тогда студенту, в институтское общежитие. Кремовую, с синим ободком. На боку чашки — нечто вроде кармана кенгуру, чтобы положить туда использованный чайный пакетик. В той же посылке была блестящая жестяная коробочка с набором разных чаев — набор был уложен в пакетик с застежкой, для сохранения свежести. И еще там был ярко-красный электрический чайник как раз подходящего для студенческой комнаты размера.

Поскольку я никогда ничего не выбрасываю, я знаю, что эта чашка лежит где-то в укромном уголке дома. И если Рози ее найдет, я откажусь выбрасывать мамин подарок. Да, мы не используем ее, но ведь это память.

Один (1) большой железный ключ с кожаным брелком

Когда я заканчивал мучительную “чистку”, я нашел этот ключ в шкафу в коридоре. Он тяжелый и внушительный, как все старинные вещи. Я вспомнил, что его дала мне мама и рассказала какую-то связанную с ним историю. Но из-за моего ума, похожего на взбивалку для яиц, история оказалась утраченной. А из-за сердечного приступа не стало и мамы.

Нет никакого способа узнать, какой замок открывал этот ключ. Может, это был ключ от города. А может, от какого-то старого амбара. Все, что я знаю, — он был частью жизни моей мамы. И эта часть теперь — из-за того, что я был слишком занят, чтобы внимательно выслушивать болтовню старой женщины, — потеряна навсегда.

Я повесил ключ назад на крючок и закрыл дверь шкафа. Этот ключ не приносит пользы. Но сколько бы ни было аргументов, чтобы его выбросить, я не буду этого делать. Избавиться от хлама легко. Но моя жизнь и воспоминания — не хлам.