Философские беседы с Акбаром Турсуном

VIPzone представляет переписку с известным ученым, академиком, директором Института языка, литературы, востоковедения и письменного наследия Академии наук Таджикистана Акбаром Турсуном, в которой представлены его рассуждения о злободневных проблемах современного общества.

- Начну нетривиально, считаете ли Вы себя счастливым человеком?

- Вы, как говорится, берете быка за рога. Как философ, я мог бы задать встречный вопрос: а что Вы понимаете под словом «счастье»? В качестве же космолога, причем романтического склада ума, я бы просто процитировал Александра Блока:

Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь, - который раз?

Но это увело бы нас далеко от темы... Мое личное счастье неотделимо от моей профессиональной деятельности. Вот уже свыше полувека я беспрерывно занимаюсь наукой, которую самозабвенно люблю. Я счастлив, что моя страсть к научным размышлениям еще не прошла и даже не остыла с годами. Когда в пять утра я пробуждаюсь ото сна, меня тянет на спортивную площадку школы, расположенной неподалеку от дома, а после холодного душа мне не терпится прикоснуться к дисплею компьютера...

- Мы тоже наслышаны о Вашей продуктивной творческой работе. Редакцию нашего журнала интересуют именно такие личности...

- Не торопитесь. В науке критерий продуктивности не количество, а качество. Правда, в марксистской философии существовал закон перехода количественных изменений в качественные. Однако не все изменения можно вместить в узкие рамки абстрактного закона: размножившиеся крысы могут разрушить экологию целого города, но родившаяся в результате бурных тектонических процессов горная цепь не может родить... даже мышь!

В советское время я знал немало ученых, не только провинциальных, но и работавших в центральных академических учреждениях и высших учебных заведениях столицы, которые написали не один десяток монографий и даже своевременно организовали (!) в академической печати хвалебные отзывы о своих «выдающихся» трудах. Но в высококвалифицированной профессиональной среде вся эта научная и околонаучная самодеятельность считалась не более чем бурей в стакане воды.

- Кстати, на Ваши книги и статьи по космологии ссылаются много. Перед тем как побеседовать с Вами, я решила проверить по поисковику Google количество ссылок на Ваши философские труды. Их оказалось целых 16 тысяч! И это только на русском языке. Однако особое внимание привлекает другое: уникальная черта Вашей творческой деятельности - ее многогранность, что в нашу эпоху информационного взрыва не может не впечатлять.

- В конце 50-х - начале 60-х годов прошлого столетия в советской печати развернулась дискуссия вокруг двух типов знания - естественнонаучного и гуманитарного, представленных английским писателем Чарльзом Сноу как принципиально разные «две культуры». Я - воспитанник обеих этих культур, но по своим ученым степеням считаюсь философом. Поэтому на первый вопрос, счастлив ли я, мог бы ответить словами современника и идейного соперника Карла Маркса - Пьера Жозефа Прудона: «Философия не признает иного счастья, кроме себя; счастье, в свою очередь, не признает никакой философии, кроме себя; таким образом, и философ считает себя счастливцем, и счастливец - философом».

Но я сам так не считаю. Мне больше по душе поэтическое признание нашего собственного мудреца Омара Хайяма. В одной из своих знаменитых поэтических миниатюр он писал:

«Мой враг меня философом нарек, -
Клевещет этот злобный человек!
Будь я философ, в эту область горя -
На муки, не пришел бы я вовек!»

- Выходит, Хайям как творческая личность был глубоко несчастным человеком?

- Творческая биография великого человека - не только история его собственных деяний как личности, но и свиток доставшейся ему судьбы. А там, где судьба, там и превратности - злоключения, как правило, не зависящие от объекта их «козней». Среди таджиков наиболее популярно пожелание, которое гласит: «Дай вам бог достойную старость». В этом отношении Хайяму явно не повезло.

Последнее десятилетие одиннадцатого века связало воедино жизненный путь ученого-новатора, социальную судьбу науки и трагический поворот политической истории страны.

В этот период своей жизни Хайям предпочел жить в полном уединении. Создается впечатление, что нижеследующее рубаи создано им именно в этот критический период:

Если в городе отличишься - станешь злобы людской мишенью.
Если в келье уединишься - повод к подлому подозренью.
Будь ты даже пророк Ильяс, будь ты даже бессмертный Хызр.
Лучше стань никому неведом, лучше стань невидимой тенью.

- Была ли поэзия для Хайяма, как говорят теперь, хобби или философской отдушиной от угнетающего духовного одиночества?

- Для великих мыслителей одиночество - понятие относительное. Во-первых, они находятся в состоянии постоянного мысленного диалога со своими современниками и предшественниками. И, как правило, в критическом ключе. Они редко скучают...

Во-вторых, обращение к поэтическому творчеству - не редкость среди великих ученых Востока, тем более энциклопедистов масштаба Абуали ибн Сино (Авиценны). Для последнего же поэзия была органическим дополнением к его научному творчеству. Например, историкам науки известен медицинский труд («Урджуза фи-т-тиб»), написанный достопочтенным Абуали на поэтическом языке.

В жанре рубаи, который доведен Хайямом до поэтического совершенства, свой художественный потенциал первым испробовал тот же Ибн Сино. Он использовал эту поэтическую миниатюру для выражения философской мысли, направленной, как острая стрела, в сердце господствующей религиозной идеологии:

Вашу ложь не приемлю, я - не лицемер,
Поклоняюсь я истине - лучшей из вер.
Я один, но неверным меня не считайте,
Ибо истинной веры я первый пример.

- А Вы сами не пробовали писать стихи?

- Нет, я обычно берусь только за те дела, которые другим не под силу или когда уверен, что я выполню их лучше других. А когда я вижу или знаю, что другие могут решить назревший вопрос или социально значимую задачу лучше меня, тогда молчу.

Я дружил с талантливым, поистине прирожденным поэтом Лоиком Шерали, рядом с которым никогда бы не осмелился писать стихи, тем более что он постоянно иронизировал по поводу того, что иногда я не мог (как назло!) точно воспроизвести наизусть нужную мне поэтическую цитату. Классический таджикский интеллигент должен был знать наизусть порядка 20 тысяч бейтов. Лоик же, будучи еще начинающим поэтом, знал намного больше. Думаю, он постоянно оттачивал свое поэтическое перо, вступая как бы в творческое соревнование со своими великими предшественниками. Помнится, однажды Лоик, поспорив со мной, чуть ли не за одну ночь сочинил пару сотен рубаи на манер Хайяма. Кстати, позднее он издал их в качестве книги под названием «Чаша Хайяма».

В моем творческом мышлении критическое начало превалирует над креативным, а синтетическое - над аналитическим. Еще одна особенность: я черпаю проблемы на стыке «двух культур» в широком смысле - не только в зонах интерференции естественнонаучного и гуманитарного типов знаний, но и в точках взаимодействия восточной и западной культурных традиций.

В своих научных работах, особенно философских, я часто использую поэтические цитаты - и не только для художественной иллюстрации или оживления своих абстрактно-теоретических мыслей. Поэтические образы и аллегории подсказывают мне новые направления научных поисков.

Я веду исследования сразу в трех смежных сферах: культурологии, историософии и методологии науки, каждая их которых, в свою очередь, носит междисциплинарный характер.

- Кстати, не мешают ли эти смежные сферы друг другу? И не теряете ли Вы в результате нить Ариадны в результате разнохарактерных научных поисков?

- Представьте себе, нет. Наоборот, в результате их интерференции происходит содержательное обогащение смежных сфер и методическое усиление соответствующего направления научного поиска в каждой из взаимодействующих сторон.

- Интересно было бы знать, как Вам все-таки удается сочетать в своем научном творчестве столь разные сферы теоретического познания, не говоря уже о том, что Вы, как директор академического Института языка, литературы, востоковедения и письменного наследия, прямо или косвенно соприкасаетесь также с проблемами ряда других социальных и гуманитарных наук. К тому же, судя по библиографии Ваших публикаций, они охватывают не только проблемы собственно методологии, истории и философии физической космологии, но и вопросы литературоведения и литературной критики, мифологии и политической науки, теории и истории восточной мысли, космонавтики и экологии в широком смысле (включая и экологию культуры). Более того, биографическая статья, опубликованная в Таджикской советской энциклопедии, представляет Вас не только как ученого-философа, но и как автора нескольких книг очерков и публицистики. Листая же страницы международного журнала «Иран-наме», я, к своему удивлению, обнаружила, что Вы увлекаетесь также чисто художественным творчеством: там с продолжением публикуется Ваш роман «Буали», написанный на русском языке и, как мне кажется, в форме литературной мистификации. Жанр, популярный в европейской литературной традиции, но теперь почти забытый. Выходит, Вы представляете собой редчайший в наше время тип творческой личности: мыслителя, продолжающего интеллектуальную традицию ученых-энциклопедистов.

- Не преувеличивайте! Ведь давным-давно притчей во языцех стала фраза: «Время энциклопедистов прошло»...

- Во всяком случае, судя по диапазону Вашей деятельности, это не так. Поэтому интересно было бы узнать, как Вам удается сочетать столь разные по своему характеру интересы: естественнонаучные и обществоведческие, физические и метафизические, литературные и литературоведческие и прочие, о которых я, возможно, и не знаю? Скажем, что общего между абстрактными вопросами происхождения Вселенной и конкретными проблемами предотвращения ядерной войны на земле, которые одновременно и в одинаковой мере привлекают Ваше исследовательское внимание?

- Их обобщает то, что оба вопроса относятся к новому классу научных проблем, обозначенных в философской литературе как «глобальные проблемы современности». Отмечу, что на внутреннюю связь глобальных проблем обратили внимание еще в семидесятые годы прошлого века, когда начали свою научно-поисковую работу члены Римского клуба, группа европейских интеллектуалов, подвергших тщательному математическому и философскому анализу будущее планеты Земля, основываясь на глобальной оценке ее природных потенциалов.

Если философскую идею о Вселенной осмыслить в контексте другой гипотезы, утверждающей возможную уникальность земной жизни во Вселенной, то мы оказываемся в еще более плотной и тонкой сети глобальных взаимосвязей и взаимозависимостей. Человек вновь попадает в центр Вселенной, правда, в другом смысле: его действия на Земле могут иметь поистине вселенские последствия!

Дело в том, что ядерно-ракетное столкновение, если оно приобретет масштаб мировой войны, в отличие от двух предшествующих мировых войн, локализованных в Европе, неизбежно превратится в общепланетарное взаимоуничто-жение.

Отсюда общекосмический масштаб атомного апокалипсиса на планете Земля: человек может превратить в космическую пыль не только весь свой род (Homo sapiens), но и все известные формы органической жизни, то есть уничтожить уникальнейший продукт эволюции Вселенной на протяжении порядка пятнадцати миллиардов лет!

- А разве современная наука отвергает старую идею множественности обитаемых миров во Вселенной?

- Не отвергает, конечно. Напротив. В последнее десятилетие в свете новых астрофизических данных фактическая база идеи множественности обитаемых миров во Вселенной, имеющей многовековую, а местами и трагическую историю, значительно расширена и укреплена: судя по последним расчетам американских академиков, основанных на результатах наблюдений, произведенных орбитальным телескопом, число планет, схожих с Землей по астрономическим параметрам (размер и температура на поверхности), а значит, и имеющих необходимые физические условия для зарождения жизни, достигает 8,8 миллиарда!

С другой стороны, теоретическая космология сделала значительный шаг вперед в направлении обоснования множественности вселенных, предположительно образующих Большую вселенную (в англоязычной литературе ее называют Multiverse, сравните с традиционным названием Universe). В этой схеме количество обитаемых планет (не обязательно земного типа) возрастает до бесконечности!

И тем не менее, от наличия условий для жизни до ее возникновения, тем более до возникновения ее высшей формы, то есть разумной жизни, дистанция огромная. Во всяком случае, молчание наших братьев по разуму (они нас не ищут!), если их и на самом деле очень много, очень загадочно и таинственно. Так что в любом случае нам необходимо дорожить земной формой жизни и беречь ее. Даже если будут обнаружены другие обитаемые миры, где развитие жизни достигло уровня высокоразвитой цивилизации. Тогда земная форма жизни сохранит свою космическую уникальность, но уже в культурно-цивилизационном смысле.

Над глобальными проблемами такого масштаба и значения я стал задумываться в 1986 году, во время проведения в тогдашнем Фрунзе (Бишкек) Иссык-Кульского форума деятелей мировой культуры и гуманитарной науки, созванного по инициативе и личному приглашению выдающегося киргизского писателя-мыслителя Чингиза Айтматова, который лично меня пригласил. Тогда в центре внимания участников была роль гуманистической культуры в предотвращении экзистенциальной угрозы новой мировой войны с масштабным применением оружия массового уничтожения.

- Моя бабушка, которая преподавала русский язык в столичном университете, в кругу семьи с восторгом рассказывала о том, как в 80-е годы минувшего столетия, случайно встретившись в Париже, крепко подружились две непохожие друг на друга творческие личности: киргизский писатель Чингиз Айтматов и таджикский ученый-философ Акбар Турсунов. Это произошло после публикации всемирно известного романа «И дольше века длится день». Кто-то из вас потом вспоминал, что сблизило вас тревожное раздумье о космосе: оба не только восхищались полетами космонавтов, но и выражали озабоченность вовлечением космоса в наши земные дела. Ведь уже тогда поговаривали о перспективе «звездных войн»... В связи с этим я хотела бы попросить Вас рассказать о тех глубоких узах, которые связывали Вас с Чингизом Айтматовым.

- Знаете, нас сблизило время. Чингиз Айтматов подарил мне свой вновь изданный «Буранный полустанок» со следующей дарственной надписью: «Мы живем с тобой в одно время, и это уже причина для близости духа». Это было в начале 80-х. Тогда мы еще жили в эпоху, которая чуть позже, с легкой руки перестройщиков горбачевского призыва, получила саркастическое название «время застоя». Ни я, ни Чингиз Торекулович не были политическими диссидентами; мы оба еще верили в созидательные возможности социализма, даже в его марксистско-ленинском воплощении, а горбачевскую «перестройку» с энтузиазмом восприняли как новую «пору свершений и надежд» на общем пути нашего движения к «светлому коммунистическому будущему».

Айтматова, а вслед за ним и меня особенно увлек объявленный Горбачевым новый подход к международным отношениям, основанный на так называемом «новом мышлении». Эйфория господствовала также накануне Иссык-Кульского форума деятелей мировой культуры, созванного осенью 1986 года по инициативе Айтматова с одобрения Горбачева в тогдашнем Фрунзе.

Правда, уже где-то на исходе второго года горбачевской перестройки нас стало настораживать отсутствие глубоко продуманной концепции самой «перестройки», основанной на целостном взгляде на прошлое-настоящее-будущее страны и мира. В связи с этим мы стали сомневаться также в наличие у ее зачинателей зрелого чувства социальной ответственности за последствия начатого большого дела поистине исторического масштаба и значения. И, конечно, три года спустя мы не могли не видеть, что «процесс пошел» не в ту степь...

Действительно, мы были живыми свидетелями того, как некогда великая страна-труженица буквально захлебнулась в море слов. Делом же занялись другие, не в меру деловитые люди, которые потом станут широко известны как «новые русские». И столь целеустремленно и масштабно, что в течение неполных семи лет канули в небытие плоды семидесятилетних усилий целого общества - результаты, достигнутые кровью, потом и страданиями десятков миллионов людей...

- Как мне кажется, в глазах нашего поколения - поколения «одноклассников» и «фейсбукчан», вовлеченных в широкую сеть социального общения, зачастую анонимного - понятие встреч-расставаний упростилось; во всяком случае у меня создается впечатление, что эти понятия уже не несут ту этико-эмоциональную нагрузку, которую они имели для вашего поколения.

К тому же, общие интересы сами по себе еще не сближают людей, а если и сближают, то ненадолго. Что подразумевал Айтматов под фразой «близость духа»?

- Близость, о которой говорил Чингиз Торекулович, есть психокультурный концентрат общей душевной боли за судьбу человека и мира сего - ключевой темы, вокруг которой вращались наши многочасовые беседы. Но, учитывая круг интересов читателей вашего журнала, я не буду вникать в детали этих философско-этических размышлений вслух.

Я никогда в лицо или даже при письменном обращении не называл его «друг», а в соответствии с киргизским этикетом обращался «Чингиз-ага». Поэтому для меня было неожиданностью, когда в своем телевизионном послании по случаю моего пятидесятилетия, он отметил: «В моем возрасте найти друга, настоящего друга, нелегко. Но шесть лет назад мне посчастливилось найти такого друга...»

Еще более неожиданным был рассказ, услышанный мною в прошлом году в Бишкеке из уст Марьям-ханум, жены Чингиза Айтматова. Вплоть до весны 2008 года, когда мы жили на разных континентах (я - в Америке, а Айтматов - в Европе), оба почти еженедельно общались по телефону, причем наши вечерние разговоры продолжались десятки минут. Это, как оказывается, иногда раздражало его жену.

Так вот однажды Марям-ханум не выдержала и выразила открытое недовольство: «Ты находишь время, чтобы часами разговаривать с каким-то Акбаром, а для нас у тебя нет времени!» В ответ она услышала разгневанный голос мужа: «Ты Акбара не тронь - он мой святой друг, поняла? С-в-я-т-о-й!»

И резко хлопнул дверью своего рабочего кабинета.

- То высокое чувство дружбы, которое Айтматов испытывал к Вам, наверное, давало о себе знать во время ваших встреч?

- Его теплое отношение к себе я чувствовал всегда, особенно когда бывал у него на родине: он сам лично встречал и провожал меня в аэропорту. Однако тогда я воспринимал все это как часть его личной культуры. Тем более Чингиз-ага не изменил своей привычке, будучи и на дипломатической службе. Когда зимой 1991 года я посетил Чингиза Торекуловича в Люксембурге, он сам приехал на железнодорожный вокзал. Местные газетчики, заметив машину посла СССР, в ожидании большого политического события тут же собрались на центральном вокзале, и нам тогда с большим трудом удалось вырваться от них.